Виртуозный пианист и концертмейстер, поэт, композитор и джазовый импровизатор. Заслуженный артист Украины (2015).
Родился 1 декабря 1956 года в Луганске.
Окончил Луганское государственное музыкальное училище (1976), Киевскую государственную консерваторию им. П. Чайковского по классу фортепиано (1981).
Живет в Киеве.
Активно концертирующий пианист и аккомпониатор. За время творческой деятельности гастролировал в Азербайджане, России, Казахстане, Польше, Голландии и др. странах.
Активно сотрудничает с Национальным украинским драматическим театром им. И. Франко.
Автор оригинальной музыки ко многим театральным постановкам и художественным кинофильмам киностудии им. А. Довженко.
Записи музыкальных произведений с его участием сохраняются в золотом фонде Национальной радиокомпании Украины.
Автор девяти фортепианных и композиторских альбомов.
Как литератор Игорь Мамушев является автором 19-ти книг поэзии и прозы:
Мамушев Игорь. Окраина света: Стихи. — Киев: Музична Україна, 1993. — 64 с.
Игорь Мамушев в скверике возле Театра им. Ивана Франко, Киев. Фотография Михаила Андреева
СТИХИ С КИЕВСКОЙ ТЕМАТИКОЙ
КИЕВ
Из книги «Дорога в пригород»
Киев — город мохнокрылый, весь
как щека под поцелуй Иисуса.
Где живёшь, там душу занавесь,
мой земляк донбасский, братик Стуса.
Всех сюда нас детство привело
подружиться с головастым Вием.
То вздохнёт Славута тяжело,
то каштан в лицо задышит змием.
Человеку воздух нужен чист
и прозрачен, как хрусталь алтайский.
Он же весь угрюмо-золотист
и коварен, как подарок царский.
Пойман, словно зверь, и не похож
на свою же сущность отраженьем,
церкви тащит на себе, как ёж
яблоки, — с каким-то сожаленьем.
МУР
Из книги «Дорога в пригород»
Над августом наклонись, напиши себе: «одиночество»...
Век бы жил без стихов, если б облаком был.
Шорохи тишины — это всегда пророчества,
это из области той жизни, что позабыл.
Странная в нас игра — правила все нарушены.
Может быть, ветрен Бог, редко живущий в нас?
Провинциален свет. Сонно мутим на суше мы
песни из лишних слов во внеурочный час.
Вытолкнут в путь — иди, сменщик твой не задержится,
голосом будь своим или чужим — легко.
Видишь, как мир котом спит на припёке нежится,
будто себя познал, выпив бокал «Клико»?
Плоть-океан шумит, ширясь в грехах и радуясь,
жертвуя всей собой, как отставной актёр.
Прыгнуть бы в Днепр с утра, гордо с волною балуясь,
брызгами зло играть, как жемчугами вор.
...Дарницкий Мур плывёт, даль его бесконечная,
нет для восторга слов, да тишина в ушах,
ласковая пора, августовская, вечная,
эльф над водой скользит, делает лапа взмах!
Будь просветлён всегда или душой не обязанный
тем что на брегах, сцена их — жернова.
В этой мышинной мгле вовсе ни с кем не связаны мы,
каждому свой чердак, хвост свой и голова.
Август. Сосны скрипят, жизнь возвращая прежнюю,
будто и не был я в плаванье десят лет.
Снова домой несу грусть свою безутешную,
лёгок, как полусон, скрытен, как силуэт.
* * *
Из книги «Дорога в пригород»
На Ярославов Вал все листья пали,
и я иду, дыша пожаром их...
Мы над своей же осенью устали
молчать, в словах запутавшись простых.
Над оком акварельным херувима
таким же оком высь глядит, проста,
как силуэт слепого пилигрима,
как белизна открытого листа.
Всё ж лучше тишина, чем звуки эти
и запахи из прошлого. Раскинь
перед пространством руки, словно сети,
и вылови себе живую синь.
Или колена девы невысокой,
как две горы, возьми да разведи,
и самого себя тропой далекой
от дней былых подальше уведи.
СКАЗКА
Из книги «Дорога в пригород»
Повящается Ей
1
Из маленькой пушки детской палит одиночество в небо —
стёкла цветные в доме напротив дрожат,
мальчик — зелёный клён — заливается смехом,
стоя на ножке одной, девочки в мяч свой играют,
жёлтый и лёгкий, как солнце. Пешая жизнь на дворе.
До чего же мне грустно бывает бродить коридорами
киевских склонов зеленых, увальнем жить, лежебокой...
Эх, диванное счастье моё: лёг кораблем на просторе
Днепра и лежи себе, в трюмах души судьбу придушив,
как пытливую юркую крысу.
Но что-то не спится тебе, играющий в прятки с любовью,
дарницкий мой афинянин, мой призрак луганский...
2
...Мир тебе, град Перуна, Дажбога, Иисуса Христа!
Мир тебе, Лавра — обитель вселенной и матерь
всех преклонённых, живущих с душой сокрушённой.
3
Сон воцарился в глазу голубом тишины и вокруг
кучевое парит, подходящее сдобное тесто.
Пажити спелые спят, шевелимые ветром,
да Паниковский Гомером глядит в никуда с Прорезной.
Сочное время созрело мясистой черешней,
так бы и съел в этой вечности город такой.
4
Пушка палит на манер Адмиральской, векам салютуя.
Замерли, ввысь заглядевшись, — Бердяев, Сковорода,
Гоголь, Булгаков, поэт Паустовский, Лесков
и Вертинский, что затянул свою грустную лунную песню.
Ночи вам южной, герои, ночи со звёздами в яблоко,
нежной, тихой погоды и звонов с утра златоверхих
воскресших соборов. Вечно в веках им звонить,
Богородицу радуя нашу. Пусть заглушают они
мои оловянные залпы — я не обижусь на это.
Ведь благостно сердцу поэта, когда человечество
Богу светлые песни поет на усталой Земле.
СОГЛАСИЕ
Из книги «Дорога в пригород»
Хочется что-то прожить, ни о чём не жалея,
тихим дождём прошуметь, невидимкой небес,
просто себя понимать, превращаться, как фея,
в розу и в птицу, в ручей и заснеженный лес.
Серых газет не читать, в мокрых листях теряться
мудрой аллеи Петровской, где юность жила.
Как бы хотелось во всём мне странице сознаться
или коснуться беззвучно чужого тепла.
Город наивно продрог от июльского ливня,
птицы полощут гортани, предчувствуя свет.
Дверь заперта. Безымянная спит героиня —
дева-душа из романа несбыточных лет.
Мир настоял на своём, и она не проснулась,
в странных пределах земных сохраняя покой,
только по-детски случайно во сне улыбнулась,
будто себя увидала в обнимку со мной.
ВОСКРЕСНАЯ ВЬЮГА
Из книги «Времена Одного Года»
Приют свободного поэта.
И. Языков
Как в явь, легко смотреть в воскресный холод
из тихого тепла, где ты — как ты,
где суетного нет тебя, лихого,
идущего дорогой пустоты.
Как хорошо, когда ты весь не в прошлом,
не в настоящем, словно давний сон,
глядеть, как день старается порошей,
далёкой Лавры слыша дальний звон.
Как постояльцем в собственном жилище
легко дышать от Киева вдали
и знать, что мир тебя здесь не отыщет,
затерянного в снеговой пыли.
И в Дарнице, то жалобной, то строгой,
как хорошо не верить, не мечтать,
но слышать в каждом скрипе сосен Бога
и ощущать судьбу, как благодать.
Ни одного не встретить чёрта-друга,
как хорошо, как сладостно молчать,
дверь заперев, задраяв окна туго,
как хорошо о чём-то стих начать
и, написав его до середины,
забыть, о чём бишь ты сказать хотел,
вдруг ощутив себя до сердцевины,
как явь, куда войти никто не смел.
НА ЛАВРСКОЙ КРЫШЕ
Из книги «Времена Одного Года»
Снег опавший — цвет вишневый —
на глаза явился мне;
я и сам белей, чем слово
первое, возник в окне.
Видит день меня апрельский —
облака, дома — весь свет,
жизненной великой фрески
Новый празднует Завет.
На груди скрестив ладони,
помолюсь за вешний дым,
как Христос на вышнем троне, —
словом празднично святым.
Пасха есть, и Пасха будет,
вновь осыплются цветы,
вновь рассвет меня разбудит
светом чистой красоты.
Вновь подарится мне детство,
друг воскреснет, мать споёт,
снова Ангел по соседству
что-то на ухо шепнёт.
А когда рубины вишен
спелой мудростью взглянут,
я уйду гулять по крыше,
лаврский чувствуя уют.
Под крестами золотыми
вниз на ульи посмотрю
и под звонами живыми,
грешным делом, закурю.
Не всплакну и не раскаюсь,
потому что в мир влюблен,
чутким сердцем отзываясь,
на печаль со всех сторон.
Снег опавший — цвет вишнёвый,
лица прячут облака,
друг усталый, ветер новый
чист как легкая рука.
С крыши Лавры — зренье выше,
и простору невдомёк.
чем душа ночная дышит,
неба чувствуя урок.
Чем она вовек красива —
разве скажешь впопыхах,
нынче лёгкая в ней сила,
словно птицы вешний взмах!
ОПАЛЬНЫЙ
Из книги «Времена Одного Года»
Дарница — мое Михайловское
(не заедет Пущин только) —
не запета, не затаскана
и не скучно ей нисколько.
Парк ночной — березы светятся,
вспоминая жизнь иную,
здесь стихи мои вам встретятся,
в душу зрящие честную.
Дарница — на платье Киева
дорогая брошь-заколка,
здесь стоит сосна красивая,
как сержант Турбин Николка.
Здесь я был, как принц из Дании,
на других похож немного,
от страны своей в изгнании,
но зато вблизи от Бога.
Здесь я пел, пустыню радуя
лукомория Днепрова,
и стихи мне с неба падали,
и своё раскрыл я слово.
Тут земля всегда весенняя,
тут пространно и уныло,
что ни день тут воскресение,
тут проснуться жизнь забыла.
Здесь в ночную пору весело,
а в дневную пору — сонно,
здесь расстался я со спесями
и со всем, что пустозвонно.
Так что, Дарничка, спасибочки
за опальность от планеты;
утопил свои я нимбочки
во глубинах твоей Леты.
И бессоница мне благостна,
и приятна ночь глухая,
оттого пишу не жалостно,
не грустя и не вдыхая.
СМУТНЫЙ ВЕЧЕР
Из книги «ПРЫЖОК КУЗНЕЧИКА»
У меня из глаз ни слезы, ни искорки,
только грусть одна пустот полей вечерних
да ещё какие-то земные выселки,
где друзей покинул верных.
Ходишь, пряча ночь в груди среди полдня,
втаптывая пятипалость листьев красных,
сам неузнанный собой сегодня
и вчера. У дней ненастных, —
лица одинаковые и пустые,
словно клавиши неигранного фортепиано
«Украина», в славном Киеве-Батые,
отразившемся в Славуте пьяно.
За дождями — дождь, дней земное пастбище
намокает вширь, будто грудь воителя,
флора здесь щедра, фауна же — та ещё,
мутно глаз глядит киевского жителя.
Прячет свет звезды фронт могуче-тучевый,
вот и пишешь ты что-то не расхожее,
нет бы промолчать да в Одессу лучше бы
тело увезти, на себя похожее...
В КИЕВЕ
Из книги «БУДНИ РАДОСТИ»
Откинься в сторону, для тишины,
и огляди зелёный колер,
гуляет пряный дух весны...
Скажи себе: «Чего же боле
желать?» Есть ветреная дрожь
на тополях, дворов пустынность.
Как ты на всё это похож,
какая в Киеве былинность!
Живущий в городе таком
всегда найдет уединенье —
и стоя в храме у икон,
вымаливая всепрощенье,
и среди парковых аллей,
подслушивая шум кленовый,
как толковище всех людей,
ушедших в мир извечно новый.
Откинься в сторону Днепра,
укачивающего тучи,
и обоснуйся до утра,
ночуя на прибрежной круче,
как житель первый всех времён
и, может быть, последний житель,
И пусть разбудит лаврский звон
твою бессмертную обитель.
ДАРНИЦА
Из книги «игориада или прогулка с музыкой»
Дачно всё здесь, в моей Дарнице,
люди пьют, поют коты,
по желанью — можно стариться,
поминать свои мечты,
поливать цветы балконные,
после взять велосипед,
и проветрить мысли скромные,
выгуляв и силуэт.
Если грохнет небо с молнией,
можно где-нибудь присесть
и на гром взглянуть с иронией,
ощущая ливня лесть.
Поживи с моё, омудришься,
все обиды зачеркнёшь,
(глупый, что же ты так хмуришься,
видно, не себя поёшь).
Человеки здесь различные, —
все осколки совьих лет, —
спился кто — и те приличные,
вот как Павлик, мой сосед.
Дачно здесь, вдали от города,
Дарничка — запечный край,
в пыль мучную перемолота
жизнь моя, я — каравай!
От стихов краюху хрусткую
отломи, ведь не горька?
Помолись за душу русьскую
друга жизни, дончака.
Вот и Бог со мной, и ласточки,
и мальчонки во дворах.
Дарница — судьбы подарочки,
купленные впопыхах.
Вечер. На верхушке дерева
ворон с думою сидит;
а по мне, так всё измерено
и имеет дачный вид.
И пока я вижу синее
на закатных небесах,
не оставлю тень уныния
в незадачливых стихах.
НА БЕРЕГУ
Из книги «игориада или прогулка с музыкой»
Пустынно у Славуты; островок
Русановка — приют прекрасный нищих —
мне самому, как счастья бурый клок
с бездомного барбоса. Ветер свищет,
волна волну колеблет, день стоит
рыбалкой, заглядевшимся за тучи...
Исполнен грусти сей воздушный вид
и кажется доселе неизучен.
Вот, значит, лукоморье каково,
(законны дни твои на этом бреге),
и снова бытие на одного
рассчитано, и места нет для неги,
природа нынче — грусть и неуспех, —
листва тревожна, жизнь, как в изначалье,
и чудится: смешались плач и смех,
почувствовав земное беспричалье.
Стой и молчи, и не спугни себя,
костёр разжечь попробуй не печалясь,
ни строчки в памяти не теребя,
ни с кем из жизни прежней не прощаясь.
Безмолствуй, словно ты бессмертный стих
поэта на странице пожелтевшей,
взволнованно переживая миг,
едва прочувствованный и прошедший.
Богдан Задорожный. Портрет Игоря Мамушева, 2012
МОЙ ВАЛЬС
Из книги «НОЧНАЯ ПТИЦА»
Как день прошел, узнаешь по тому,
что кот споёт, кем облако вдруг станет,
что выкрикнет сосед в родном дому,
и чем душа твоя себя помянет,
как солнца упадут лучи на стол,
какие трели в тополях сыграет
вечерний ветер, закружив Подол
и Дарницу, — всё древний Киев знает.
И ты здесь есть, сплетённый из племён
известных только Богу, чуткий житель,
наполнивший себе пустой перрон,
всё провожающий в свою обитель,
судьбу свою вальсируя с листвой,
заглядывая в жаркие их лица,
познавший в танце горечь и покой,
но так и не сумев ни с кем проститься.
НА ДНЕПРЕ
Из книги «НОЧНАЯ ПТИЦА»
Утопая в солнце утром,
в смелости себя не уличил.
Жизнь — большая книга Камасутра,
где ты на её страницах всплыл,
по-ирладски рыж, смурно-свободен,
скрытен украински навсегда.
Нету на земле прекрасных родин,
да и не бывало никогда.
Катит Днепр колёса золотые,
отдыхают пляжи в ивняках,
купола вдали горят святые,
вызывая в душах светлый страх
и ещё какой-то праздник тайный
нечисти и чистоты в тебе;
так отметим этот день случайный,
проведя его в немой борьбе!
«Будет дождь», — шепнули мне колени,
сердце им ответило незло,
выстроились от деревьев тени,
каждая, как ровное весло.
Время лечь в Славуту бессловесно,
заглядеться в небо, распластав
тело, ощущая жизнь воскресно,
от земли немного подустав.
ВОЗВРАТИВШИЙСЯ
Из книги «ДНЕВНИК ВЕЛОСИПЕДИСТА»
Из дальних странствий возвратясь, глядишь
на плинтус, потолок, на все предметы —
ну точно, как баран, и спишь, всё спишь,
припоминная лица, силуэты
святилищ, храмов, океана ширь,
себя, совсем иного, чем сегодня...
Но дым родной исхоженой глуши
приятнее тебе, тебе природней.
Торчит звезда в окне — она твоя,
каштан молчит, но он тебе понятней,
да и соседка, что почти змея,
шипит нежнее, что ли, то ли внятней,
ну, в общем, можно мысли разобрать,
а главное — тоска, серо, уныло,
всё по душе, и ты всему под стать —
оно ж родное, хоть зело постыло.
Из долгих странствий возвратясь, слова
как будто все перезабыл и пучишь
глаза, как днём неспящая сова,
и душу будто прежней жизни учишь,
«Ничто не изменилось», — вдруг шепнёшь
себе же самому — и на диванчик!
Там головой и телом отдохнёшь,
в родимый возвернувшись балаганчик.
МЕДВЕДЬ
Из книги «ДНЕВНИК ВЕЛОСИПЕДИСТА»
Белый медведь, территория — Дарница,
где никого, окромя тишины.
Думаешь, жизнь мне такая не нравится?
Зря — не люблю ни хвалы, ни вины.
Митю люблю Карамазова, дикого,
друг мне Алёша, Иван мне чужой,
Бога люблю навсегда Троеликого
нынешний, как и грядущей душой.
Страх ощущаю за музыку сирую,
ту, что срывает все маски со всех.
Здесь, только здесь наполняюсь я силою
той, что смывает врождённый мой грех.
Днепр стоит — богатырь пробудившийся,
смотрит на Лавру, смышлённей дитя,
Град, безобразно над ним изменившийся,
в воды глядит, безнадёжно грустя.
Белый медведь наблюдает столетие,
Баха играет, стихи говорит,
дабы услышали в будущем, встретили,
дабы не взвыла душа от обид.
Мир перевёрнутый и во Флоренции,
может быть, Данте здесь легче б жилось?..
Снова я слышу настырные лекции,
глупость мессийную, трезвую злость.
Лучше заварим чайку да отпразнуем
март, разбудивший Славуту-мальца,
дабы о бедах он миру не сказывал
и не гневил безутешно Отца.
Лепет волны, золотые будильники
в небо звонят на холмах. И медведь
Баха возносит аккорды-светильники,
дабы душе осветиться успеть.
СЁСТРЫ-УЛИЦЫ
Из книги «ДНЕВНИК ВЕЛОСИПЕДИСТА»
Свет синичий по весне люблю я —
сказки венские мне все расскажет.
К этим свистам я себя ревную,
если вдруг друзья играть обяжут.
Ты не заходи, пока я буду
ти-ти-та синичье скромно слушать,
я в себе ищу сегодня Будду,
в поиске нельзя тревожить душу.
Дарница — мой царскосельский корпус,
изредка звенит сыро и пьяно,
выпрямляя музыку и голос
у испытанного фортепиано.
Навалило снегу по макушку —
и ещё звончей мои синицы,
будто взял Господь меня на мушку
с берега высокого столицы.
Чтобы в Киев я хотел, так нет,
лучше отошлю дары стихами,
чем-то должен же платить поэт
за сторожку с дарницкими снами.
Бродят люди-лоси, волки-люди,
день лежит сугробами вповалку.
Если спать, то лени не убудет,
ничего во сне-то мне не жалко,
и грехов как будто даже меньше,
и не хватишь, бедолага, лишку.
Так живёшь, меж сёстрами утешен, —
Бойченко зовут их да Малышко.
