РЕЧЬ ПИСАТЕЛЯ ВАСИЛИЯ ГРОССМАНА
НА ТРАУРНОМ МИТИНГЕ, ПОСВЯЩЕННОМ ПАМЯТИ
ВОЕННОГО КОРРЕСПОНДЕНТА «КРАСНОЙ ЗВЕЗДЫ»
ПЕТРА ОЛЕНДЕРА

Василий Гроссман и Пётр Олендер
(из архива В. П. Олендера)



Надпись на оборотной стороне фронтовой фотографии:
«Это Вас. Гроссман и я.
Писатель и журналист на этой карточке очень похожи на захудалых районных работников,
к счастью, на их фуражках звезда и это отличает их от каких-то служащих райзаготскота»
(из архива В. П. Олендера)

Война стоит нам многих жертв и мы не раз уже в этих стенах называли имена своих погибших товарищей — Лапина, Хацравина, Шуэра, Анохина, Бельхина, Вилкомира, Розенфельца. Мне думается, что человек никогда не может привыкнуть к смерти, он привыкает к ее близости, но не к ней самой и потому весть о новых потерях друзей с новой силой ударяет в сердце. Смерть враждебна и ненавистна жизни. Наша Великая Отечественная война есть война жизни против смерти, той самой смерти, которую несет миру германский фашизм. Смерть семьи, любви, духа, смерти творчества, смерти дружбы, правды, веры, смерти надежды.

Наша Красная армия есть армия жизни, борющейся со смертью. В эти дни мы переживаем великое торжество. Мировая смерть, ее темные и страшные силы поверженные, разбитые уползают с нашей земли. Жизнь и свобода, разум и честь побеждают смерть, рабство, тьму. Мир возрождается к жизни и свету.

Но и в эти дни, товарищи, гибнут на полях сражения десятки и сотни наших людей, борцов против смерти и тьмы.

Пётр Олендер, 1943 г. (из архива В. П. Олендера)

Сегодня мы собрались почтить память нашего друга и соратника по борьбе — Пети Олендера. В этих собраниях есть высокий смысл. Мы не хотим отдавать смерти и забвению имена тех, кто боролся за жизнь. Эти имена, эти люди должны продолжать жить, в нашей памяти, в наших делах, в нашем труде. Мы должны сохранить образ погибшего товарища, не отдавать его забвению и смерти. Мы должны вспомнить его и во время ночной работы над рукописью и в товарищеской беседе, в кругу друзей. Мы должны вспоминать его в тяжелые и радостные дни, мы должны говорить о погибших товарищах и тем людям, которые их не знали — пусть и они представят себе каков же был человек трудившийся и боровшийся рядом с нами. Ведь мы войско света и жизни и те, кто пал в борьбе за жизнь не должны быть преданы забвению. Вот поэтому сегодня мне хочется напомнить товарищам, знавшим Петю Олендера и работавшим с ним рядом и рассказать товарищам не соприкасавшимся с ним лично, о некоторых чертах его работы и его личного характера. Этот обычай, по-моему, следует утвердить. Пусть павшие бойцы продолжают жить в нашей памяти и в нашем сердце. Олендер начал войну на Юго-Западном фронте. 22 июня 41 года он простился с женой и уехал в Тарнополь, где находился тогда штаб фронта. И с этого дня началась его неустанная работа, продолжавшаяся все 32 месяца войны, девятьсот дней и девятьсот ночей. Он был свидетелем и участником величайших битв нашей Армии. Он был в Киеве в августе и сентябре 41 года. Он буквально за 2 часа до того, как сомкнулось кольцо Киевского окружения выехал на своей эмке по проселочной дороге из района Прилук. Всю зиму 41/42 года он был в районе Харькова, Лозовой, Белгорода, Щигров. Весной и летом он освещал в газете бои на Дону, упорные оборонительные сражения у Клетской и Котельникова. затем Сталинград, бои Донского фронта северо-западнее Сталинграда. Все мы помним это тяжелое лето, знойную степь, соженную солнцем страшную пыль, стоявшую день и ночь в воздухе. И все бывшие там товарищи помнят фигуру Олендера с его вечной трубочкой, Олендера всегда возбужденного, взвинченного, обтиравшего пот, смешанный с пылью со своего большого лба, всегда спешащего то на узел связи, то в оперативный отдел. Олендера, примостившегося у самодельного стола, склонившегося свою большую лысеющую голову над блокнотом, зажигающего каждую минуту гаснущию трубку лоскутами бумаги — у него никогда не бывало спичек, он всегда терял их. Вечно живой, вечно кипящий, не знающий дня и ночи, он провел эти тяжелые месяцы обороны на Волге в кипучем труде, в беспрерывной работе, разъездах, всегда сохраняя бодрость духа, веру в нашу победу. Лишь раз или два пришлось мне его видеть тогда утомленным, грустным, рассеяным. Это настроение проходило быстро и он снова кипел, бурлил, действовал, двигался, работал.

Так провел он тяжкие месяцы обороны волжского рубежа и дожил до великого дня 19 ноября 42 года, когда началось наше освободительное, крушащее врага наступление по сегодняшний день. Олендер бы участником и свидетелем великой Курской битвы.

Я помню его в июльский день 42 года в глубоком овраге под станцией Поныри, в полку Шеверножука, полку, выдержавшем первый удар немцев. Мы сидели на траве, слушали рассказ полковника и Олендер жадно, блестящими глазами смотрел на командира, задавал вопросы, писал, и снова смотрел, разглядывал. Помню маленький эпизод. На бреющем полете появился «Мессер» и несколько узбеков быстро и спокойно открыли огонь по «Мессеру». Как хозяйски радовался Олендер и дергал меня за рукав говорил:
— Нет, вы только посмотрите, как они спокойны, как они хорошо себя ведут. Вот показать бы их дуракам, которые считают, что узбеки не умеют воевать.

Помню Олендера перед взятием в сентябре 43 г. Киева, такого же спешащего, деятельного, возбужденного. Он сидел спокойно лишь тогда, когда писал. Ночью мы просыпались на нарах, видели ставшую уже традиционно-привычной фигуру, сидящую за столом ночной работы — 2—3 светильников, разложенную на столе карту, блокноты, записки и пыхтенье его трубочки.

Это было в 20 километрах от Киева. того города, где Олендер начал войну, где оставил свой дом, письменный стол, любимые книги.

Каков он был, Олендер, наш товарищ и друг? Все мы помним его страстное отношение к работе, именно страстное, я другого слова не подберу.

Работа была его религией, его верой и этот добрый, застенчивый и необычайно мягкий человек становился резким и жестким, когда сталкивался с лодырями и бездельниками. Все мы помним его дружбу, его заботливость к товарищам, его неприхотливость и аскетичность. Так уж повелось, что при коллективных ночевках самая неудобная постель и самый малый кусок одеяла доставался Олендеру. И не потому, что ему предлагали неудобную постель, он сам выбирал ее и сорился, уступая более удобное место, товарищу.

Все мы помним его необычайную скромность, помним как он сердито смущался, когда приезжавшие из Москвы рассказывали о похвалах начальников. Он краснел, произносил отрывистые слова и переводил разговор на другую тему.

Все мы помним его любовь к книге, к поэзии. Этот вечный странник ухитрялся возить с собой десятки любимых книг и если вы входя в пустую избу, приехав на фронт, находили на столе Энгельса, Флобера, Блока, Тютчева, Анатолия Франса, то это уже был верный признак, что здесь живет Олендер.

Вот и Коломейцев вероятно помнит, как мы лежали в темноте на соломе под Сталинградом, в скверной деревушке М. Ивановке и как под гул ночных самолетов Олендер читал нам почти всю ночь напролет десятки и сотни строк своих любимых поэтов Блока и Багрицкого. И мы помним Олендера в его короткие приезды в Москве, немного смущенного, кажущегося одиноким, Олендера, поглядывавшего пытливо и чуть-чуть насмешливо.

Благородный характер, тонкий ум, чистота души, скромность и доброта этого человека создали ему верных и уважающих его друзей, среди журналистов, команлиров, политработников.

Ни о ком из военных журналистов на фронте сотни офицеров не говорили с таким уважением, как об Олендере.

Хочется вспомнить, с каким трогательным чувством относились к нему наши верные помощники — фронтовые шоферы. Он отечески заботился о них, они платили ему верной солдатской преданностью.

Пусть память о нашем друге, о прекрасном рабочем человеке долгие годы живет в наших сердцах.

Такого хорошего человека нельзя забыть и мы его не забудем, товарищи.