Поэтесса Лада Билыч (Клавдия Михайловна Билич) родилась 14 января 1949 года в Киеве. Её детство и юность прошли в старинном киевском доме по адресу: Андреевский спуск, 32-б. Впоследствии красивейшая улица Киева дала название лучшей поэме Лады и лучшей её книге.

Здоровье Ладиного отца — Михаила Наумовича Билича — было подорвано на фронте в годы Великой Отечественной войны; он долго и тяжело болел и умер, когда дочери было всего 8 лет. С тех пор Лада всегда жила как бы в предчувствии потерь родных людей. Самым близким и любимым её человеком всегда была её мама — Алла Михайловна Лещинская. С мамой обсуждалось едва ли не каждое стихотворение, каждый день прожитой жизни; множество стихов дочери Алла Михайловна знала наизусть... Судьба распорядилась так, что Алла Михайловна пережила Ладу.

В 1966 году Лада закончила школу с серебряной медалью и поступила на биологический факультет Киевского государственного университета имени Шевченко. Учёба на биофаке давалась Ладе легко — как в силу её способностей, так и потому, что она всегда понимала природу, тонко чувствовала её и очень любила.

Окончив университет с красным дипломом в 1971 году, Лада стала лаборантом-цитологом (исследователем культур клеток и тканей), несколькими годами позже — специалистом по электронной микроскопии. Она работала много лет в Институте проблем онкологии, потом перешла в Институт молекулярной биологии и генетики... В середине 90-х годов, когда в результате всем памятных социально-экономических катаклизмов ухудшилось финансирование институтов системы Академии наук, Лада приняла непростое для себя жизненное решение и пошла преподавать английский язык на курсах иностранных языков "Интерлингва". Там она работала до последних дней своей жизни.

Стихи более или менее осознанно Лада стала писать с 14 лет. В её творческой деятельности был довольно затяжной период ученичества. Лада всегда любила атмосферу литературных студий, и самой главной студией в её жизни стала "Кобза", существовавшая при журнале "Днiпро". Многие годы студией руководил известный украинский поэт Владимир Забаштанский. Со времён "Кобзы" 70-х годов началась тесная дружба Лады с киевскими поэтами — Еленой Матушек, Геннадием Литневским, Мариной Левиной, Сергеем Тихим, Игорем Кручиком... Тогда же, в 70-х, Лада стала членом знаменитого киевского клуба любителей поэзии "Родник", бессменно руководимого поэтессой и литературоведом Евдокией Ольшанской. Несколько позже, в самом конце 70-х годов, Лада познакомилась с человеком, ставшим главным её учителем — известным поэтом Риталием Заславским. Несколько десятилетий длились и никогда не прерывались близкая дружба и постоянный творческий контакт Риталия Зиновьевича Заславского и Лады Билыч. Им суждено было уйти из жизни с интервалом в несколько дней...

Стихи Лады печатались на поэтических страницах многих газет и журналов, в коллективных поэтических сборниках и альманахах. Как-то в ранней юности её небольшое лирическое стихотворение победило на конкурсе газеты "Комсомольская правда". Лада никогда в своей жизни не получала никаких литературных премий. До известной степени это было связано с тем, что она хорошо знала, каким образом в определённых случаях литераторы организовывают присуждение себе этих премий, и подобные методы считала для себя абсолютно неприемлемыми. Ладу всегда раздражали окололитературная шумиха и суета — эти вещи казались ей губительными для творчества и таланта.

Её кумирами в поэзии были Пушкин и Пастернак, в прозе — Булгаков, Паустовский и Набоков. В течение нескольких десятилетий к стихам Лады были неизменно внимательны и доброжелательны два высоко чтимых ею поэта современности — Давид Самойлов и Александр Кушнер. Скромность Лады никогда не позволяла ей назойливо искать личных контактов со знаменитостями — но в этих двух случаях всё же, как исключение, возникли знакомства и дальнейшие встречи. Оба мэтра высоко оценивали многие стихотворения Лады; больше всего им импонировали её позитивное мировосприятие, отсутствие столь характерных для молодых поэтов мотивов депрессии и нытья.

Довольно необычна история её поэтических книг. Их было шесть.

Первая книга Лады — "Новый день" — вышла в 1982 году в издательстве ЦК ЛКСМУ "Молодь". Составление и редактура книги были совершенно формальными и идеологически тенденциозными. В результате в книге оказались как достаточно слабые стихи, так и откровенные агитпроповские "паровозы". Читатели отнеслись к "Новому дню" равнодушно. Нелепая судьба первой книги многому научила Ладу. Впоследствии она с огромной тщательностью и взыскательностью относилась к отбору и редактированию поэтических текстов для публикации. Сохраняла в архиве всё написанное — но публиковала лишь малую часть — только то, что считала совершенным. К "Новому дню" Лада относилась предельно иронически и эту книгу старалась вообще нигде не упоминать.

Вторая книга — "Андреевский спуск" — готовилась много лет и вышла в свет в 1990 году (в том же издательстве "Молодь"). Она была быстро раскуплена, пользовалась немалым читательским успехом — и, пожалуй, сразу ввела Ладу в число наиболее интересных и значительных русских поэтов Киева. Профессиональный и полиграфический уровень "Андреевского спуска" был очень высок, до сих пор многие читатели и критики считают его лучшей книгой Лады. К сожалению, книга была издана относительно небольшим тиражом и сейчас является библиографической редкостью.

В 90-е годы по личным причинам (брак, рождение сына, перемена профессии) Лада стала писать меньше и реже. Тем не менее к концу 90-х накопилось немалое количество поэтических текстов отличного уровня, и Лада сочла возможным в 1999 году издать третью свою книгу — "Синее платье Оранты". Книга была очень хорошо принята читателями. Издатель книги и близкий друг Лады киевский поэт Игорь Кручик выставил "Синее платье Оранты" в Интернете. Неожиданно для Лады текст собрал множество восторженных читательских откликов.

Лада довольно много стихов и прозы переводила с языков, которые знала — т.е. с украинского и английского. Периодически писала небольшие рассказы, но опубликовала только два из них.

К сожалению, начало 2000-х годов для Лады и её близких было омрачено её тяжёлым онкологическим заболеванием. Она долго и мужественно боролась с неизлечимой болезнью. Лада Билыч ушла из жизни 30 марта 2004 года.

После смерти Лады её мама Алла Михайловна Лещинская проделала титаническую работу по разбору литературного архива дочери. Престарелая и очень плохо видящая женщина, которой в 2004 году исполнилось 95, каждый день в течение трёх лет с лупой в руках самоотверженно расшифровывала черновики и восстанавливала (а иногда — дописывала) тексты стихотворений дочери. Этот благородный труд окончился лишь со смертью самой Аллы Михайловны — но она успела издать практически все стихи, не опубликованные при жизни Лады. Таким образом, вышли в свет три посмертных книги:

2005 год — "На пути к храму", издательство журнала "Радуга".

2006 год — "Частный случай", издательство "Визант".

2007 год — "Вдоль путей", издательство журнала "Радуга".

В 2005 и 2009 годах состоялись большие поэтические вечера памяти Лады Билыч, соответственно в Доме Актёра и Доме Учёных. Поклонница творчества Лады Татьяна Маер создала в Интернете посвящённый ей сайт. В конце 2008 года в журнале "Радуга" была опубликована замечательная статья Ларисы Розиной "Брюссельское кружево" — о Ладе и её стихах. Стараниями близкого друга Лады Игоря Волошина, живущего в Чикаго, стихи Лады появились в русскоязычных газетах США и прозвучали на русскоязычных радиостанциях.

Близкие Лады, её друзья и подруги помнят о ней постоянно и неизменно.

***
ДРУЗЬЯМ-СТИХОТВОРЦАМ

                                  «Стихов, ради Бога, стихов, да свеженьких...»
                                  Пушкин в письме к Вяземскому

Нам за двадцать. И наши порывы
Не вполне одобряет родня.
Но клянемся, покуда мы живы,
Не транжирить без строчки ни дня.

Это юность поджарая скачет,
каблуками от счастья звеня,
Это — все мы поэты, а значит,
Не читайте стихи без меня!

Нам за тридцать. Мы что-то успели.
Подрасширилась наша родня.
Не вмещается в рамки недели
Ежестрочие каждого дня.

Это зрелость на кухне химичит
И влетает, подносом звеня:
— Ешьте! Пейте! Танцуйте! Дымите!
Не читайте стихи без меня!!.

Нам — за сорок?.. Заглядывать страшно,
Как там время пришпорит коня,
Как там совесть посмотрит бесстрастно
На свету беспощадного дня.
Потому и глядим виновато,
То судьбу, то работу кляня…
Но святое по-прежнему свято!
Я и в семьдесят крикну: — Ребята!
Не читайте стихи без меня!

1983

***

ЛУКЬЯНОВКА

I

Земля западает, как клавиша,
какая-то муха звенит...
Лукьяновка, старое кладбище,
здесь больше нельзя хоронить,
здесь можно еще — п о д х о р а н и в а т ь,
не гроб, только урночку, прах...
Ах, надо же, выдали крайнему
пяток юридических благ:
к своим подселиться, и — намертво,
навечно, и слиться в одно,
и ртутной молекулой памяти
уйти в эту почву, на дно.

II

А с кладбища бегом — к живым,
сказать скорее, что — любимы,
окликнуть их, покуда имя
еще не знак, не псевдоним,
не струп хитиновый пустой,
но — сгусток боли! крови! страсти!
... А с кладбища бегом — домой.
И все-то живы ... Что за счастье!..

1994

***

ПАРАФРАЗ
                                  Моим стихам, написанным так рано…
                                          Марина Цветаева

Моим стихам, написанным так поздно,
Что их явленьем даже я сама
Не потряслась — настолько несерьёзна
Была вначале эта кутерьма —

Моим стихам, звучавшим, словно эхо,
В саду души, где больше — ни души,
Вдогонку перебранкам с АЛЬТЕР ЭГО,
Повелевавшим: — Не пиши! —

Моим стихам — перебродившей браге,
Так долго набиравшейся отваги,
Что нынче лишь ханыгу разберёт —
Моим стихам настанет ли черёд?

1991

***

АНДРЕЕВСКИЙ СПУСК

ФРАГМЕНТ 1

Куда я? Зачем и куда? Это время утрачено,
как сотня других. А пространство — и то, и не то…
Ах, оба они и слезами, и болью потрачены,
как молью — пальто.
Везде — реставрация. Тошно от нового глянца.
Куда я? Зачем и куда? Всё иное вокруг.
Лишь угол наклона —всё тот же:
в причудливом танце
к Подолу спускается улица, делая круг.
И всё же — куда я?
За Прустом — озябшею птицей?
Но я ведь жасминною веткой не стану играть…

Мне улица снится, и как она тихо струится,
но детство разбилось! распалось на даты и лица…

Куда я? Ведь эти осколки уже не собрать.

ФРАГМЕНТ 8. ВИД СВЕРХУ

Видоизменения пространства.
Времени печальные утраты.
Перемена места.
Постоянство.
Данность мига.
И условность даты.
Это — мальвы стынут на морозе?
Это — санки в тополином пухе?
Это — Жизнь.
в неуловимой позе
Девочки — Ровесницы — Старухи.
Не грусти, что вся она проходит.
До тебя с другими было то же.
Только ветер солнечный по коже.
Только тонкий луч указкой водит.
По твоей щеке, по окнам храма,
Снова по щеке — другого детства.

И летит Андреевский упрямо,
И глядишь — не можешь наглядеться.

1988

***

НА СМЕРТЬ ДАВИДА САМОЙЛОВА

В Доме поэзии снова темны зеркала…
Жалко любого, любую! Но этот — любимый.
Вышел из детства, прошёл по земле пилигримом,
Отвоевался! Такие дела…

Маленький город, которому он придавал
Свойства жемчужины, спрятанной в складках залива,
Стынет под ветром, угрюмо глядит, сиротливо,
Скорбным известьем сражён наповал.

Сам он подшучивал тонко над смертью своей,
Сам называл погребение праздником чистым…
Пусть бы ещё побродил, подышал бы со свистом.
Пярну февральский, не стой у дверей!

Он ведь не выйдет уже — ни с утра, ни в ночи.
Нынче другие прогулки — вдоль тропок Эдема,
Там, где бессмертье, — но это отдельная тема…
Пярну ничейный, давай помолчим.

Главная заповедь — с нами. Чиста, как слеза.
Он ведь с е б я заклинал. А звучало — программно.
Пярну, ты слышишь, как он повторяет упрямо
Строчку о том, что беречься нельзя, что беречься нельзя?!.

Февраль 1990, после получения скорбного известия.

***

Я вдоль опушки прошла стороной,
Но, оглянувшись, зрачком укололась:
Что это стелется передо мной?
Длинный, на солнце сверкающий волос…
Не паутинка, — слащаво словцо! —
В ТЕРРА ИНКОГНИТА, в тайную волость
Осень почти отвернула лицо,
Выбился этот единственный волос.
Вот он летит, параллельно душе,
В воздухе синем — серебряно-белый…
Что-то навеки сломалось уже:
Жизнь стрекозою крыловской пропела.
Полубезумная зрелость моя!
В розвальнях зимних распахнута полость…
Чу! В запредельные мчимся края.
Следом лишь этот сверкающий волос.
А с танцплощадки, навеки хмельной,
С дальней турбазы, зудит до рассвета
Танго, вполне позабытое мной —
"Ах, бабье лето!.."

1993

***

АВГУСТ ОСЕННИЙ

Как в кинолентах Тарковского,
дождь нарочит:
вся раскадровка пространства
заполнена влагой.
Стенки души запотели: болит, и горчит,
и — не проходит душа, возносясь на бумагу
строчкой корявой (и вымокшей тоже насквозь!)
Стены домов испаряются в дымке усталой.
Душно и холодно…
Летняя бронза волос
горькой русалочьей патиной позарастала.
Август осенний,
как Киев-Товарный, убог:
свалены в кучу мешки неотправленных писем, —
ах, как полощет по скопищу чьих-то тревог!...
Все — от дождя.
Он один в эти дни независим.
Август осенний, как Вита Вторая — село,
что вдоль обуховской трассы
плывёт, догорая…
Август осенний — любому сравненью назло! —
горек, внезапен, желанен, — как VITA вторая.

1992

***